ЛЕСОПАРКОВАЯ ЗОНА
Почти все дети иногда мечтают умереть - чтобы отомстить злым взрослым. Чтобы подглядывать, как родители плачут и каются.
Я не был исключением, я рисовал себе точно такие же картины. Одно меня смущало: вот я насытился их раскаянием и вышел из-за занавески. Мне всегда представлялось, что я стою за тяжелой портьерой в старинной комнате, освещенной свечами, а мама с папой рыдают над кружевным гробиком. Но вот я вышел и говорю: "не плачьте, я пошутил, но в дальнейшем ведите себя хорошо!"
Могу себе представить, как бы меня выпороли за такие шутки.
Шутки шутками, но мысли о самоубийстве меня посещали и в юности. Тут меня останавливало другое: я знал, что не смогу покончить с собой в нашей квартире, на лестнице, и даже во дворе. Я думал о родных. Как им будет жить в такой квартире, подниматься по такой лестнице, идти по такому двору. Вдобавок странный оттенок – я боялся осквернить, опоганить своим мертвым телом наш уютный теплый дом, наш двор.
Но вот я придумал: покончить с собой где-нибудь в порту, где склад металлолома, чтобы меня вместе с искореженными кузовами машин отправили на переплавку. Не просто умереть, а вдобавок пропасть без вести.
Но я услышал такую историю.
Одна женщина (наверное, немного безумная) много лет грозилась покончить с собой именно таким манером - утопиться в болоте или что-то в этом роде. Однажды ее муж пришел домой, нашел записку вроде "никого не винить" - и не нашел жены. Дом был на окраине Москвы, рядом с лесопарковой зоной. Всё прочесали, обшарили пруды, болота и речушки - не нашли. Кто знает, что она на самом деле вытворила.
Дом стоял недалеко от метро. Обычно муж, возвращаясь домой, смотрел, горят ли окна, дома ли жена. И потом, после этого случая, он вечером выходил из метро, проходил пару десятков шагов, глядя под ноги, и потом вскидывал глаза в не проходящей надежде, что увидит горящие окна - что она вернулась живая.
Как его ни уговаривали поменять квартиру - он не соглашался.
Тогда я понял, что это жестокие мечты, потому что те, кто меня любит, все равно будут думать, что я просто убежал, скрылся. И что вдруг, кто знает, через много лет...
Ах, господи Иисусе.
Ах, господи Иисусе, у меня есть одна несомненная собственность – мое тело! И то я не могу распоряжаться ею совершенно свободно.
